5. ЯЗЫКОВЫЙ СТЕРЕОТИП

Динамический стереотип определяет сенсомоторное, эмоциональное и речевое поведение каждого человека в зависимости от динамики внешних условий и степени соответствия этих условий потребностям и целям человека. Одним из проявлений динамического стереотипа является система понятий и соответствующих им слов или терминов, с помощью которых человек получает возможность, обращаясь к чужому опыту, познавать мир и выражать свое отношение к миру. Эту подсистему динамического стереотипа можно назвать языковым стереотипом. По сути, языковый стереотип - это язык в понимании некоторых лингвистов, придерживающихся тезиса, выдвинутого школой младограмматиков: "Язык по настоящему существует только в индивидах".
       Если допустить, что система поведения и эмоциональных реакций человека имеет какую-то измеримую степень консерватизма, то консерватизм языкового стереотипа значительно меньше. С прагматической точки зрения это обусловлено, в частности, тем, что человек несет гораздо меньше ответственности за свои слова, чем за свои поступки. В устойчивости языкового стереотипа, по-видимому, большую роль играют "негативные" связи (имеется в виду невозможность или затрудненность связи между отдельными единицами языка). Это свойство мышления взрослого здорового человека доказал еще Сеченов в своих опытах по исследованию памяти. Он установил, что человеку трудно произносить бессмысленные сочетания слов.
       Взрослому психически здоровому человеку надо проявить немало воображения и фантазии, чтобы, не обращаясь к чужому опыту, произнести или написать такие фразы как "круглый квадрат" или "непрерывная дискретность". Человек при помощи языкового стереотипа может формировать в своем сознании многие элементы и соотношения объективной реальности, но часто кажущаяся логическая непротиворечивость рассуждений может привести его к представлениям, которые не только не соответствуют реальности, но противоречат ей.
       Чаще всего, если это не делается намеренно для того, чтобы морочить головы окружающим, заблуждение начинается с того, что человек какой-то одной стороне реальности или представления придает абсолютный смысл. Это неприятное свойство человеческого мышления проявляется, в частности, в гипертрофированных преувеличениях роли отдельных сторон окружающего мира. Следствием этого является, в частности, катастрофическая дифференциации наук, становящаяся причиной деградации общественного сознания.
       В процессе обучения постоянно обогащается и изменяется языковый стереотип человека, но это изменение языкового стереотипа как правило влечет за собой гораздо меньшее потрясение динамического стереотипа, чем изменяющаяся система условий жизни. Объясняется это тем, что языковый стереотип у многих людей имеет тенденцию образовывать мало связанные и слабо взаимодействующие друг с другом подсистемы понятий, к тому же все более и более развивающаяся в последнее время узкая специализация наук способствует этому явлению. Человек в различных областях языковой деятельности пользуется соответственно различными языковыми системами, в которых сравнительно мало одинаковых понятий.
       Эта тенденция разделения языкового стереотипа на самостоятельные подсистемы, обусловленная интенсивной дифференциацией наук, способствует тому, что противоречивые утверждения, противоположные в чем-то взгляды, поступки, высказывания окружающих воспринимаются с помощью различных терминологических подсистем и, несмотря на их логическую несовместимость, сильных эмоциональных потрясений не вызывают.
       Таким образом, человек, даже в совершенстве обученный различным специальностям, может быть неспособным к творчеству именно потому, что, воспринимая различные области знаний как прочно замкнутые в себе (укреплению этой иллюзии немало способствуют узкие специалисты-теоретики), он не замечает взаимосвязи этих областей знаний и, следовательно, не замечает и взаимосвязи явлений объективного мира. В его представлении окружающий мир строго поделен и разграничен в соответствии с изученными им теоретическими точками зрения, и он часто применяет свои знания формально без творческого подхода.
       Свое отношение к миру и, следовательно, субъективный образ объективного мира человек может выразить в словах. Одним из необходимых условий этого выражения является стремление к тому, чтобы термины, с помощью которых выражается этот образ, понимались однозначно другими людьми. К сожалению, часто это необходимое для правильного взаимопонимания свойство понятий намерено или непреднамеренно искажается, что, разумеется, не способствует взаимопониманию. Поэтому одной из необходимых задач науки должен быть строгий контроль за системой понятий, с помощью которых выражаются законы природы, общества и мышления. В настоящее время реализация этой задачи носит стихийный и неорганизованный характер, иногда под видом контроля за понятиями убивается живая мысль. Об этом свидетельствует хотя бы печальная история развития кибернетики, генетики и социологии в нашей стране. Справедливости ради следует все же отметить, что после запоздалой реабилитации этих научных направлений нередко происходило и обратное явление: бурная и часто неоправданная кибернетизация таких наук, как психология и искусствоведение или излишняя "генетизация" такой науки, как социология. Сложное поведение человека в обществе нельзя объяснить одним только наследственным механизмом, и до сих пор еще в науке окончательно не разрешен вопрос: какие элементы поведения и мышления человека определяются наследственностью, а какие - социальной преемственностью, традициями, обучением, воспитанием и самовоспитанием.
       Часто споры, а порой и тщательно прикрытая вражда между различными научными школами обусловлены не только идейными разногласиями, но и тем, что в этих школах разными терминами обозначаются одни и те же явления, а в некоторых случаях наоборот с помощью одинаковых терминов обозначаются явления принципиально разные. Порой кажущаяся борьба за утверждение идей на самом деле является борьбой за утверждение терминов или значений терминов.
       В такой обстановке, которая существует в науке с тех пор, как она возникла, и которая особенно наглядно проявляется в настоящее время, и происходит в сознании отдельных людей процесс рождения новых открытий или новых заблуждений.
       Нельзя сказать, что процесс открытия новых научных идей принципиально невозможен без предварительной работы по строгому и объективному критическому разбору научной терминологии - стихийным путем были сделаны и до сих пор делаются большинство научных открытий. Сами открыватели часто не осознают той роли, которую сыграли в их творческом мышлении противоречивые свойства многих научных терминов, но без этой сознательной предварительной работы сам процесс мышления требует необычайных затрат духовных сил, и стихийный характер этого процесса часто приводит либо к ошибкам, либо к тяжелым и порой непоправимым психическим потрясениям. Это тем более неприемлемо, что такие потрясения часто испытывают наиболее одаренные и талантливые люди. Далеко не все из них после этого имеют возможность реализовать на практике или в научном труде результаты колоссальной мыслительной работы. Часто эта реализация затруднена непониманием окружающих, которые не пережили сами этот процесс структурной перестройки языкового стереотипа и потому не в состоянии сразу отказаться от привычных традиционных представлений и средств выражения.
       Часто опыт критической работы с научными понятиями приходит после многих лет бессистемного труда и складывается стихийно, хотя, очевидно, нет ничего принципиально невозможного в том, чтобы это умение выросло в настоящую науку и было доступно каждому молодому ученому. К сожалению, такой науки еще нет, и те науки, которые, казалось бы, должны служить этой цели (логика, семиотика, логическая семантика, психолингвистика и т.д.), как и большинство наук в настоящее время, принимают чрезмерно формализованный и абстрактный характер, далекий от конкретных научных задач. Ученые, занятые изучением способов и средств выражения человеческой мысли, в абсолютном большинстве занимаются решением узкоспециализированных проблем и псевдопроблем, и говорить о прикладных аспектах этих наук в настоящее время еще рано.
       Почему часто отвергается плодотворная идея? Ведь не только психологические и идеологические причины (зависть, консерватизм, идеологическая "зашоренность" и т.д.) мешают этому. В науке многие ученые с нетерпением ждут новых идей, и тем не менее первые попытки их обнародования и обсуждения часто вызывают даже у прогрессивно и объективно мыслящих ученых недоверие к этим идеям, часто открывателя обвиняют в логической несостоятельности его точки зрения.
       Всегда ли подобные обвинения обоснованы? И если открыватель часто непонятен для своих современников, то имеются ли объективные причины такого непонимания?
       Многие понятия движутся, изменяются, (т.е. изменяют свое смысловое содержание) совместно с развитием духовного наследия человеческого общества (искусства, науки, политики). Этот процесс происходит одновременно и в связи как с утратой устаревших терминов, так и с изобретением новых. Изменение смысла некоторых терминов происходит постепенно от поколения к поколению, но бывают скачкообразные изменения, связанные с какими-либо фундаментальными научными открытиями. Примерами могут служить изменение смысла термина "масса" после открытий И. Ньютона и А. Эйнштейна, термина "множество" после формализации Г. Кантором теории множеств, термина "химический элемент" после открытия Д. И. Менделеевым периодического закона и т.д.
       Но смысл терминов изменяется не только в процессе исторического развития духовного наследия человеческого общества. Часто многими людьми просто не замечается тот факт, что понятия гибки, движимы, многогранны в любой достаточно короткий промежуток времени, и это движение в большей или меньшей степени происходит в сознании каждого человека, общающегося с духовной культурой человечества и (или) производящего элементы духовной культуры.
       Многие (в т.ч. и научные) термины не всегда употребляются и воспринимаются строго в одном зафиксированном смысловом значении, и в сознании человека значение их колеблется вокруг какого-то центра, которым является либо основное, либо усредненное (или наиболее распространенное) смысловое значение. В некоторых случаях в ходе рассуждения или восприятия понятие в каких-либо аспектах или отношениях может вступить в противоречие с собой, причем эти противоречия бывают двоякого рода; в одном случае непротиворечивое понятие приводится к противоположности с помощью правдоподобных, но ложных рассуждений, в другом случае логический анализ тех или иных понятий позволяет выявить противоречия, которые обусловлены либо противоречиями общественной жизни людей, либо ошибочными распространенными представлениями людей о действительном мире. Первый случай рассуждения характерен для софистики, второй - для диалектики в гносеологическом смысле. Разумеется, эти два вида рассуждения не всегда легко различить.
       Конспектируя "Науку логики" Гегеля, В.И. Ленин обратил внимание на "движение" понятий в рассуждениях Гегеля. По поводу понятий "бытие" и "ничто", которые Гегель положил в основу логики, он заметил:
       "Остроумно и умно! Понятия, обычно кажущиеся мертвыми, Гегель анализирует и показывает, что в них есть движение. Конечный? - значит, двигающийся к концу! Нечто? - значит не то, что другое. Бытие вообще? - значит такая неопределенность, что бытие = небытию. Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей, - вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, = эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т.е. отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира".
       Насчет остроумия Гегеля с Лениным, видимо, можно согласится. Но вряд ли имеет смысл восхищаться тем, что в основе Гегелевской логики лежат противоположные, но в то же время тождественные понятия. Идея Гегеля положить в основу логики противоречивые (точнее, "переходящие в свою противоположность") понятия была подхвачена в XX столетии: усилиями многих логиков "неклассического" направления: было создано семейство паранепротиворечивых логик, в аксиомах которых допускаются формальные противоречия. Можно согласиться с тем, что подобные логики годятся для представления противоречивости нашего сознания, но вряд ли с их помощью можно эти противоречия выявить и "обострить".
       Гибкость, динамичность понятий, которые проявляются в процессе восприятия и производства человеком элементов духовной культуры, часто обусловлены различием (причем иногда очень тонким) в смысловом значении тождественных на первый взгляд терминов. Причем в процессе восприятия гибкость понятий обусловлена различным контекстным обрамлением, которое сопровождает определенный термин. В процессе производства духовных ценностей человек обрамляет различными контекстами какой-либо термин в зависимости от субъективного понимания данного термина. Это понимание, как правило, складывается в процессе знакомства человека с духовной культурой. В своем мышлении человек стремится (часто неосознанно) привести различные воспринятые значения одних и тех же терминов к одному определенному смыслу, но эти попытки не всегда успешны, и в этом случае в научном труде, который является результатом незавершенной мыслительной работы, термины в разных местах текста имеют разный смысл, и результат такого "творчества" воспринимается как бессистемность или эклектика.
       В момент "озарения", которое часто инициируется какой-либо незначительной для постороннего взгляда внешней или внутренней информацией, происходит коренная ломка понятийных представлений, т.е. изменяется языковый стереотип человека. В предисловии к "Капиталу" Энгельс отмечает: "В науке каждая новая точка зрения влечет за собой революцию в ее технических терминах" [Маркс и Энгельс, стр.31].
       Но эта революция в технических терминах, т.е. изменение смысла и способов выражения научной терминологии, происходит не только в сознании тех, кто внимательно изучает историю научных открытий, но в первую очередь в сознании тех, кто эти научные открытия производит. Революция в технических терминах той или иной новой научной точки зрения воспринимается историком науки и самим открывателем совершенно различно. Это различие заключается, в основном, в том, что открыватель в своем стремлении выразить словами новую идею часто не вполне осознает, что смысл некоторых терминов в его сознании изменился и отличается от общепринятого. Именно в силу подобной недооценки всех аспектов того или иного открытия, открыватель часто не застрахован от терминологической стихийности в своем научном языке.
       Процесс "озарения" наряду со стихийностью имеет тенденцию к тому, что в представлении человека начинает резко доминировать одна достаточно глубокая идея, под влиянием которой происходит ломка старых представлений, научные и философские взгляды приобретают системный характер, изменяется смысловое значение многих как основных, так и второстепенных терминов. Этот процесс можно наглядно представить как изменение структуры терминологической сети, которую человек в своем научном мировоззрении накладывает на чувственно и эмоционально представляемый действительный мир. Человек осознает это как открытие, но не всегда достаточно ясно отдает себе отчет в тех изменениях, которым подвергается в процессе озарения его языковый стереотип.
       Если человек исходил из общепринятых представлений, которые он так или иначе усвоил прежде и которые были поколеблены в результате неудачной попытки решить ту или иную научную проблему, то в период озарения, фиксируя каким-либо способом свои мысли на бумаге или на каком-либо записывающем устройстве, он получает возможность убедить в своей правоте окружающих, потому что, фиксируя поток мыслей и идей в период ломки старых представлений, он фиксирует способы рассуждения, с помощью которых производится логический переход от старого представления к новому.
       Во многих случаях озарение либо наступает в неподходящей обстановке, не дающей возможности произвести фиксацию мыслей, либо происходит настолько быстро, что человек просто не успевает как-либо зафиксировать поток мыслей, либо человек просто не имеет привычки записывать свои мысли в минуты озарения. Во всех этих многочисленных случаях человек остается с окончательным результатом озарения в своем представлении, но ход рассуждения, приводящий к окончательному результату, уже приходится восстанавливать, что не всегда легко и даже не всегда возможно.
       Для человека после "озарения" многие термины приобретают новый не общепринятый, не стандартный смысл, он продолжает ими пользоваться, но часто даже не замечает этого изменения, как часто не замечают этого изменения окружающие. Иногда это проявляется в том, что окружающие, оставшиеся при своих старых представлениях, замечают у открывателя "странности" в употреблении некоторых терминов или недостаточную логическую обоснованность того или иного рассуждения. Иногда эта логическая необоснованность является кажущейся.
       Энгельс, в частности, в предисловии к "Капиталу" отметил одно "неудобство" при чтении "Капитала". Этим "неудобством" в то время было "употребление некоторых терминов в смысле, отличном от того, который они имеют не только в обиходе, но и в обычной политической экономии". Очевидно, подобное "неудобство" современники открывателя обнаруживают в большинстве значительных теоретических открытий. Вряд ли употребление многих понятий физики было удобно для восприятия даже высококвалифицированным для того времени современникам Ньютона и Эйнштейна.
       Замечено, что многие открытия, сделанные известными учеными, порой бывают ими недостаточно логически обоснованы, рассуждения содержат явные смысловые ошибки и неточности, порой правильный вывод оказывается обоснованным при неверных посылках. Многочисленность подобных случаев нуждалась в объяснении. Фрейд объяснял эти ошибки тем, что в период творческой работы бессознательные, в основном, сексуальные инстинкты прорываются сквозь культурную надстройку человеческого сознания и являются в этом случае причинами многочисленных ошибок и неточностей.
       А.А. Налчаджян также считает, что причиной этих ошибок в процессе творческой работы являются "сексуальные импульсы", проникающие из бессознательной сферы в сознательную, хотя, по его мнению, "не менее сильное влияние на сознательную психическую жизнь оказывает подсознательно протекающий процесс мышления по решению важной и увлекательной творческой задачи" [Налчаджян, 1972. стр. 100].
       Разумеется, такая "сексуальная" точка зрения имеет право на существование и, видимо, в этом что-то есть. Но не это главное.
       По-видимому, основной причиной многих замеченных ошибок в высказываниях и в произведениях открывателей является то, что в процессе озарения часто происходит бессистемный сдвиг в смысловых значениях терминов в языковом стереотипе открывателя, который в свою очередь обусловлен скачкообразным изменением динамического стереотипа в период сильного эмоционального напряжения. Причем, если творческая работа мыслителя действительно плодотворна, то смысл основных научных терминов в его мышлении изменяется так, что они в его индивидуальном сознании образуют стройную логическую систему. Но многие второстепенные вспомогательные термины изменяют свой смысл не всегда в соответствии с системой изменившихся взглядов, а стихийно. В результате обнаруживается, что некоторые второстепенные термины употребляются открывателем в допустимом, но не общепринятом смысле, порой теряют логическую связь друг с другом и с основными понятиями, порой употребляются ученым в разных смыслах.
       В последнем случае это есть одно из проявлений неосознанной попытки вернуться к старому языковому стереотипу. Чаще всего такая логическая незавершенность вспомогательных терминов проявляется в том случае, когда ученый пытается изложить свои идеи доступным обыденным языком, и эта неспособность изложить достаточно обоснованно свои идеи в популярной форме у мыслителя тем больше, чем больше стихийности в его взглядах, чем больше его взгляды оторваны от действительности, чем меньше философски осмыслена основная суть его открытия. Неспроста, очевидно, математик Лагранж сказал о своих коллегах: "Математик не совсем понял свое творение, если не может изложить его столь ясно, чтобы оно стало достоянием любого человека". То же можно, наверное, с некоторыми оговорками сказать и о специалистах в других областях науки, многие из которых, видимо, заинтересованы в основном только в том, чтобы убедить своих коллег в своей (часто весьма сомнительной) правоте, и совершенно забывают о познавательных интересах людей других специальностей, которые кровно заинтересованы в пополнении своих знаний об окружающем мире.
       Казалось бы, выводы о структурной перестройке языкового стереотипа в период озарения можно отнести к открытиям в сфере сугубо теоретических дисциплин, поскольку именно в них многие понятия приобретают наивысшую степень абстракции и обобщения. Но оказывается, что даже в таких областях деятельности, как изобретательство и рационализация, изобретение новых технических приспособлений, механизмов, машин, приборов, усовершенствование технологических процессов, имеется связь со структурной перестройкой языкового стереотипа, хотя эта связь проявляется не так отчетливо, как в теоретических науках. Подтверждением этому служит исследовательская работа в области методологии и практики изобретательства, которою провел Г.С. Альтшуллер и обобщил в своей книге "Алгоритм изобретения".
       Г.С. Альтшуллер в своих выводах исходит из того, что любое плодотворное изобретение практически разрешает то или иное техническое противоречие, которое так или иначе существует в технике, и мимо которого, как правило, равнодушно проходит большинство людей. Но найти противоречие еще не значит решить проблему. Решение проблемы всегда связано с напряженной мыслительной работой, сопровождается большим количеством ошибок и неудач, и часто неожиданно найденное решение оказывается в стороне от направления предварительных поисков.
       Оказывается, что в процессе изобретения немаловажным фактором, увеличивающим инертность творческого мышления, является исходная терминология. Этот вывод Г.С. Альтшуллера доказан на практике в процессе проведения им семинаров по методологии изобретательства.
       "Исходная терминология сковывает воображение изобретателя. Семинары по методике изобретательства показали, что успешное решение задачи во многом определяется умением "расшатать" систему исходных представлений" [Альтшуллер, 1973, стр. 122].
       Спрашивается, почему необходимо "расшатывать" систему исходных представлений, выраженных исходными техническими терминами? Ответ напрашивается сам собой. Исходная терминология - это названия деталей, узлов, технологических процессов, способов соединений и взаимодействий различных частей технической установки. За каждым наименованием в сознании изобретателя закреплены назначение, способы взаимодействия, параметры и прочие качества элементов устройства. Но процесс изобретения в том и состоит, что для улучшения требуемых внешних параметров установки (экономичности, мощности и т.д.) требуется коренным образом пересмотреть всю принципиальную схему технического устройства, изменить назначение различных деталей, узлов, изменить способы их взаимодействия между собой. Разумеется, все это возможно лишь в том случае, если зафиксированное в памяти назначение тех или иных элементов установки будет "расшатано", а для этого надо "расшатать" привычную терминологию. Не значит ли это, что изобретатели в своей деятельности часто применяют диалектический метод, порой имея весьма смутное представление о его сути?
       Для того чтобы убедиться в этом, имеет смысл проследить одну интересную аналогию. Г.С. Альтшуллер обосновывает необходимость "расшатывания" терминологии таким образом:
       "Задача ставится в известных уже терминах. И эти термины отнюдь не остаются нейтральными, они стремятся сохранить присущее им содержание. Изобретение же состоит в том, чтобы придать старым терминам при их совокупности новое содержание" [Альтшуллер, 1973, стр. 246]. А теперь вспомним высказывание Гегеля: "Ответы на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключаются в том, что они (т.е. вопросы - Б. К.) должны быть иначе поставлены". Разумеется, в этом еще не вся диалектика. По-другому поставить вопросы еще не значит ответить на эти вопросы, так же как и "расшатать" терминологию еще не значит сделать открытие или изобретение. Но несомненно то, что как "расшатывание" исходной терминологии, так и новая постановка "проклятых" вопросов в науке - это первый критический этап плодотворного творчества. Разумеется, это еще не означает, что этот первый этап не может быть начальной стадией нового заблуждения. Критика может быть и бесплодной, и вряд ли в этом случае она может быть названа критикой.
       "Практика решения многочисленных задач на семинарах показывает, что лучшие результаты получаются при использовании не специальных терминов, а самых обычных слов" [Альтшуллер, 1973, стр. 248]. Как тут не вспомнить слова М. Борна: "Физика нуждается в обобщающей философии, выраженной на повседневном языке"! А, может быть, в этом нуждается не только физика?
       Отмеченный Г.С. Альтшуллером консерватизм терминологии проявляется не только в изобретательской деятельности. Она, несомненно, дает себя знать и в продуктивном научном творчестве. В 1916 г. на докладе в Петроградском Философском обществе И. П. Павлов рассказал об одном интересном случае в своей лаборатории. В то время среди зоопсихологов были распространены термины, которые проводили тождество между внутренним миром животных и внутренним миром человека. Но при изучении рефлексов на собаках эти термины проявили свою несостоятельность. Вот как рассказывает об этом И.П. Павлов.
       "Стали считаться с чувствами, желаниями, представлениями и т.д. нашего животного. Результат получился совершенно неожиданный, совершенно необычный: я с сотрудниками оказался в непримиримом противоречии. Мы не могли сговориться, не могли доказать друг другу, кто прав. До этого десятки лет и после этого обо всех вопросах можно было сговориться, тем или иным образом решить дело, тут кончилось раздором. После этого пришлось сильно задуматься. Вероятно, мы избрали не тот путь. Чем дальше мы на эту тему думали, тем больше утверждались в мысли, что надо искать другого способа действий".
       Способ действий оказался не совсем обычным:
       "Мы совершенно запрещали себе (в лаборатории был объявлен даже штраф) употреблять такие психологические выражения, как собака догадалась, захотела, пожелала и т.д. Наконец, нам все явления, которыми мы интересовались, стали представляться в другом виде" [Павлов, 1949, с. 340-341].
       Как видно из этого отрывка, отказ от сомнительных терминов привел не только к согласию среди сотрудников лаборатории, но и к той точке зрения, к той концепции, которая впоследствии была расценена как одно из величайших открытий в изучении высшей нервной деятельности.
       При решении трудных проблем в сознании ученого и изобретателя языковый стереотип не проявляется явно. В сознании в этот период возникают комбинации образов, причем оказывается, что образами мыслят не только "естественники", но и представители такой абстрактной науки как математика. [Адамар, 1970]. Именно это обстоятельство породило у многих исследователей процесса интуиции стойкую уверенность в том, что язык (точнее, языковый стереотип) не участвует в кульминации творческого процесса. Тем более, что здесь он, если и проявляет себя, то, скорее, как консерватор или своеобразный тормоз для фантазии и воображения. Но ведь он же обязательно участвует в этом процессе, и любая теория творчества будет весьма далека от действительности, если языку в ней будет отведена незначительная роль.
       Но если исходная терминология действительно мешает, то ее надо сознательно "расшатывать". Одним из конструктивных способов "расшатывания" является сознательный поиск и анализ противоречий в существующих способах языкового выражения проблемной ситуации, своеобразное "обострение" противоречий. Тем самым мы открываем дополнительные степени свободы для нашего воображения.
       Но для "расшатывания" терминов тоже существует предел, за которым уже стоит не продуктивное научное творчество, а своеобразная "языковая игра". То, что сейчас в науке называется информационным взрывом, по сути дела есть взрыв терминологический. "Жалобы на многосмысленность и неопределенность терминологии стали общим местом. Спекуляции на неясности терминологии принимают чудовищные формы и размеры, даже сравнительно простые проблемы оказываются практически неразрешимыми из-за незнания или игнорирования логической техники построения терминологии" [Зиновьев, 1972, стр.4] . Может быть, в связи с этим не стоит удивляться тому, что очень часто интуиция в науке несмотря на огромные затраты мыслительного труда, работает вхолостую и даже во вред, т.е. производит не новую истину, а новое заблуждение. А семена заблуждений, посеянные на благодатную почву, как показывает весь ход человеческой истории, часто вырастают в ядовитые плоды.
       Многие научные термины стали фетишем современного цивилизованного человека. Причем фетиш этот двоякого рода: с одной стороны, преклонение перед мнимым могуществом тех, кто этими терминами свободно владеет, с другой - иллюзия бесспорности и неопровержимости собственного выражения истины у тех, кто и к месту, и не к месту употребляет эти многочисленные священные для науки слова.
       Многие слова, термины и связи между ними запоминаются человеком не с помощью дедуктивного рассуждения, а с помощью простого восприятия способов их употребления. Например, появившееся сравнительно недавно в нашем лексиконе слово "менталитет" не было определено ни в одном из толковых словарей. Тем не менее, использовали его многие, хотя далеко не во всех случаях его употребление было "к месту". Отсюда вполне правомерны выводы позитивистов о том, что многие понятия науки входят в наше сознание не с помощью их определений и всестороннего сопоставления с действительностью, а в зависимости от существующих способов употребления соответствующих этим понятиям терминов. Но таким способом воспринимаются и переходят в представление не все понятия.
       Кроме того, в мышлении человека часто происходит изменение значений слов, в результате чего человек уже понимает некоторые термины не так, как они употребляются в общепринятом контексте, а так, как они органически входят в его изменившееся мировоззрение, в его изменившуюся точку зрения на то или иное явление действительности. И тогда возникает барьер непонимания между индивидом с изменившимся языковым стереотипом и обществом, для которого значение многих терминов осталось прежним.